RUSUKRENG
РАЗДЕЛЫ
СПЕЦПРОЕКТЫ
ИНТЕРАКТИВ
ПОМОЩЬ
Раздел / Философия / Публицистика

Послесловие-предисловие к политической философии

0 Книгу с рабочим названием "Политическая философия" издательство "Европа" планирует издать в первой половине 2007 года. Ее основная задача - формирование философского фундамента современного политического мышления, которое, в свою очередь, невозможно без проблематизации ключевых понятий политической философии.

Это одновременно послесловие к нашим разработкам последнего года и предисловие к попытке другого (не нового, а другого) осмысления нами нынешней ситуации как политической. Именно как политической, то есть включающей в себя политику как позицию, искусственно нами выбранную точку зрения. Таким образом, осмысливаемая ситуация для нас никоим образом сама не является изначальным "природным" политическим объектом. Современная ситуация может рассматриваться и осмысливаться нами как политическая никак не в силу каких-то онтологических предпосылок политики, лежащих в основе нашей позиции, а в силу того, что эта ситуация сама себя может осознавать только как вытекающую из таких предпосылок. Политические онтологии будут являться единственным реальным содержанием современной ситуации. Отсюда для нас - необходимость рефлексии над политическими онтологиями сегодняшнего дня.

Современная ситуация приглашает феноменолога к ее осмыслению как ситуации политической прежде всего потому, что она сама считает себя таковой. Однако "сама себя считает" нуждается в особом рассмотрении по содержанию, к каковому мы сейчас и приступаем. Это будет первым шагом в феноменологической критике современных политических онтологий. В основе любого нынешнего обыденного политического мышления лежат два элементарных постулата. Первый. Политика - это все. Второй. Все - это политика. Второй постулат не просто устанавливает предел универсальности, поскольку он читается как "любая мыслимая ситуация есть ситуация политическая", но гораздо более того - он фактически отменяет любую рефлексию, считая ее либо опять же политической, либо не имеющей, не могущей иметь никакого отношения "к делу", то есть к любой актуальной или мыслимой ситуации. Однако оба постулата, которые я бы условно назвал "менее сильный и более сильный", предполагают наличие онтологий, высказываемых или подразумеваемых.

Исторически можно было бы заметить, что в своем абсолютизме и универсализме в отношении политики современность берет весьма запоздалый реванш у марксизма. Не удивительно ли, что марксизм воспринимался в двадцатом веке и упорно продолжает восприниматься как политическая теория, в то время как уже самое элементарное знакомство с текстами Маркса (а не с тем, что уже лет сто пятьдесят фигурирует как "марксизм вообще") показывает читателю, что марксизм возник и полвека разрабатывался как экономическое учение. В отношении прямых политических выводов Маркс и Энгельс были крайне осторожны. Более того, центральное философское понятие марксизма - "способ производства" -имплицировало политику, но при этом категорически исключало концептуальный переход от экономического учения к учению политическому. И в этом смысле можно утверждать, что концепция борьбы классов была и остается единственным по своему содержанию политическим элементом того, что условно называется "философией Маркса".

У ортодоксального марксиста, каких, правда, в нынешней ситуации днем с огнем не сыщешь, волосы встали бы дыбом от самого поверхностного знакомства с современным левым политическим мышлением. Бедняга бы заорал, что это не марксизм, а откровенный политический субъективизм, какая-то дилетантская смесь Штирнера, Карлейля и Карла Поппера! На самом деле сущность этого запоздалого реванша в том, что политика становится не просто "всем" или "чем угодно", а в том, что не только в обыденном, но и во вполне научном политическом мышлении (допустим, что такое тоже имеется) политика оказывается именно в своем универсализме и абсолютизме изолированной от всех условий человеческого существования и тем самым не может более мыслиться как явление или параметр общественной жизни, а политическое мышление - как явление или параметр социального мышления. Теперь попробуем перейти к основным онтологиям современного политического мышления.

Первую онтологию мы условно называем "пространственной". В ней постулируется абстрактное пространство, в котором нет и не может быть места, где нет политики. Или, скажем так, постулируется непрерыность политического пространства. Это феноменологически очень важно, поскольку отсюда следует, что любая любым образом пространственно локализируемая нами ситуация будет политической по определению. Вторая онтология относится ко времени: время любой ситуации является временем политического действия или политических действий, совершающихся или совершавшихся в этой ситуации. Более того, любая ситуация мыслится как продолжающаяся во времени предшествовавших ей ситуаций, содержанием которых являлась или могла бы являться политическая деятельность. Отходя на шаг в сторону - хотя это потребовало бы других феноменологических операций, пока еще нами не совершенных, - мы могли бы, пусть сколь угодно условно, полагать любую ситуацию уже принадлежащей политической истории, о которой мы могли бы знать или не знать. Третья онтология субъектная. Любое лицо, наблюдавшееся или могущее быть наблюдаемым в данной ситуации, является субъектом политической деятельности уже в силу того, что мы наблюдаем его в данной (в принципе какой угодно) ситуации. При этом деятельность, действование данного лица может быть как активным, то есть направленным на развитие, поддержание либо изменение ситуации, так и пассивным, то есть замыкающимся в перцепции данной ситуации или ситуации такого рода. Четвертая онтология - перцептивная: она предполагает, что, сколь бы ни различны были типы, модусы и способы политической перцепции данной ситуации, эта перцепция будет у всех неизменно политической. Такой тип перцепции Гуссерль называл апперцепцией. Апперцепция исходит из преобладающе однотипных восприятий, реализующихся во временных и пространственных рамках ситуации.

Здесь было бы интересно заметить, что эти четыре онтологии, пришедшие на смену четырем традиционным онтологиям политики предшествующего периода: онтологиям абсолютного государства, абсолютной власти, абсолютного этноса и абсолютной войны, - можно было бы с таким же успехом назвать четырьмяонтологическими иллюзиями современного политического мышления. Однако здесь необходима крайняя методологическая осторожность. Говоря строго исторически, политические онтологии прошлого стали иллюзорными уже по крайней мере полвека назад, но должно было пройти несколько десятилетий, чтобы произошли какие-то радикальные изменения в политическом мышлении, с точки зрения которых прежние онтологии стали переосмысляться как иллюзорные.

В критике современных политических онтологий мы исходим из общей феноменологической интуиции о том, что любая политическая онтология является по преимуществу иллюзорной. Мы думаем, что нынешняя "новая" онтологизация политики является показателем отсутствия рефлексии в политическом мышлении, хотя если мы обратимся к конкретностям современной политики, то можно было бы принять гипотезу, что эти иллюзорные онтологии просто соответствуют этим конкретностям и напрямую от них зависят. В целом, однако, я все же более склоняюсь к гипотезе о том, что именно иллюзорность, методологическая ошибочность и теоретическая недостаточность современного политического мышления сами определяют характер современной политической жизни.

Обратимся к "теоретической недостаточности". Здесь, прежде всего, заметим, что исторически политическая жизнь предшествующего периода все же смогла себя теоретически сформулировать в середине и второй половине двадцатого века. Это формулирование произошло, во-первых, в терминах универсальной смены научных парадигм Томаса Куна, а во-вторых, в терминах универсальной теории систем, предложенной Людвигом фон Берталанфи. В настоящее время в нашем распоряжении не имеется принципиально новых теорий, на основе которых была бы возможна сколько-нибудь серьезная научная и философская критика теоретически несостоятельных онтологий современной политики. Это обстоятельство мы считаем не только существенным в нашем подходе к современной политике, но и чрезвычайно важным в отношении конкретностей современной политической жизни. Почему же тогда крах практически всех политических идеологий предшествующего периода оставил нас столь беспомощными в наших попытках критики сколь угодно слабых теоретических иллюзий политики нынешнего дня? Или позволим себе спросить так: откуда возможен приход какой-то другой критической теории политики и почему такая теория к нам до сих пор не приходит?

Ответ прост и не прост. Попытаемся его дать, опираясь на тех же Берталанфи и Куна. Дело в том, что возникновение такой критической теории обязательно требует полного, не оставляющего камня на камне от привычного подхода кризиса исходных положений и установок предшествующего знания, иначе говоря, требует когнитивного кризиса. Такого рода кризис, пример которого мы видим в гигантских научных сдвигах начала и середины двадцатого века, может произойти только как событие радикального переосознания нами нашего политического мышления и той политической действительности, которая конструируется и воспроизводится в нашем политическом мышлении. А это, в свою очередь, ставит под угрозу не только политический, но и многие другие аспекты нашего обыденного мышления и каждодневного существования именно сейчас, когда политика стала универсальной и превратилась в "общий деноминатор" любой осознанной человеческой деятельности. Именно в критике этой нынешней ситуации политического мышления - в ситуации, которая характеризуется, во-первых, идеей универсальности политики, а во-вторых, набором онтологий, следующих из этой универсальности, в ситуации, которую мы называем "слепой апперцепцией", - мы считаем необходимым введение центрального понятия классической феноменологии, понятия интенциональности.

Политическая интенциональность, понимаемая как уже готовая направленность индивидуального мышления на все как на политику и на себя самое как политическое, здесь оказывается господствующим и определяющим фактором также и в мышлении не индивидуальном, интерсубъективном (интерсубъективность как понятие здесь покрывает всю сумму не-индивидуального, все то, что мы условно называем социальным, коллективным и т.д.). Попытаемся произвести хотя бы самую элементарную феноменологическую редукцию понятия политической интенциональности:

1. Первым шагом редукции будет представление об индивиде, которому мы абстрактно приписываем любую другую интенциональность, нежели та, к рассмотрению которой мы приступаем (в данном случае - политическая). В качестве примера обратимся к одному из поистине гениальных пассажей из "Капитала". Маркс приглашает нас вообразить, каким был бы психологический шок древнегреческого пахаря, обмакивающего горячую утреннюю лепешку в оливкое масло, если бы он знал, что сейчас будет занят не своим обычным завтраком, а поглощением возможной прибавочной стоимости. Разумеется, такого рода осознание если бы и пришло к нему, то только позднее, постепенно, и в порядке чисто практической и никак не теоретической деятельности. И это никто так хорошо не понимал, как сам Маркс. Однако тот же Маркс, пиша "Коммунистический манифест", приписывал пока еще молодому рабочему классу Европы такое мышление, которое тогда, разумеется, не было политическим, но должно было стать таковым, в чем манифесту и предстояло сыграть свою роль.

Далее в порядке произвольной исторической перспективы позволим себе сказать, что русский летчик, бросающий бомбы на Чечню, или американский - на Ирак, не только точно знают, что, делая это, они занимаются только политикой, но и совершенно точно знают, что кроме политики во всем этом просто ничего нет - ни в Кремле, ни в Белом Доме, ни в Вестминстере.

Хорошо, а как, скажем, быть со здравым смыслом? Не будем здесь говорить о любви к ближнему, гуманизме и всем таком прочем. Но на этом витке нашего рассуждения мы вынуждены иметь дело с усложняющейся в процессе нашего рассуждения эпистемологией рассматриваемой проблемы. И здесь-то было бы не дурно поучиться у Маркса. Тот, по крайней мере, точно знал, что политика всей так называемой третьей империи - это чистая экономика. Иными словами (не Марксовыми, а нашими), экономика и была-то для него здравым смыслом, пусть в сколь угодно превращенной, извращенной или иллюзорной форме политической манифестации. Исторически будет очень интересно заметить, что полное ниспровержение экономики в тоталитаристских идеологиях двадцатого века, по своей социальной природе чисто политических, уже означало выбрасывание здравого смысле из политики - политики как тоталитаристской, так и антитоталитаристской. Это, безусловно, подготовило универсальное политическое мышление конца двадцатого и начала двадцать первого века и универсализацию любого смысла как политического. Именно этот момент оказывается сейчас решающим в неразвитом, нерефлексивном мышлении среднего, то есть нормально не думающего, политического индивида.

И наконец, последний момент: оказывается чрезвычайно трудным переход от политического мышления индивида, отдельного субъекта к интерсубъективному политическому мышлению. Самое важное здесь то, что этот переход труден объективно, а не только для нашего рассмотрения. Ибо переход в мышлении от политической субъективности к интерсубъективности практически не заметен, не наблюдаем и происходит по чрезвычайно сложным правилам перехода одного состояния сознания в другое, одной практической ситуации в другую, а иногда даже одного типа мышления в другой. Пожалуй, самым интересным в этом переходе является как бы его обратность - это не столько переход от индивидуальной субъективности с интерсубъективности, сколько переход от интерсубъективности к индивидуальной уникальной особости твоего собственного мышления. Ты сам этого уже наверняка не заметишь, а оттого и не осознаешь. Осознание придет к тебе со стороны других, будь то двое, трое, город, страна, Европа, весь мир. При этом вполне допускаем какие-то крайние случаи, когда это осознание никогда не станет индивидуальным, а если и станет, то с таким запозданием, что не будет иметь никакого психологического, экономического, социального или, наконец, политического эффекта.

2. Вторым шагом политической интенциональности современного мышления будет анализ когнитивного содержания политики, но политики именно в том смысле, в котором последняя выводится из сформулированных выше онтологий. Здесь самыми важными являются два момента. Первый момент - это множественность политик, их принципиальная несводимость к одной общей политической концепции или к двум противоположным концепциям. Отсюда - невозможность политики, которая осознавала бы себя сегодня в качестве единственной оппозиции. Этим обусловливается и воспроизводится своего рода "когнитивная недостаточность", выражающаяся в "нужде" в политической оппозиции. Тогда последнюю приходится искать вовне данной конкретной политической ситуации и включать в эту ситуацию в качестве необходимого для ее сушествования дополнительного элемента, который одновременно служит и как способ разрешения любых актуальных или могущих возникнуть внутренних напряжений. Более того, брать извне приходится не только оппозиционные политические идеи, но и любые другие, которые, будучи включенными в наличную ситуацию, как бы "сойдут" за политические в мире политической множественности и тем самым окажутся элементом когнитивного содержания данного конкретного акта политического мышления. Отсюда может следовать, что множественность политик будет воспроизводить произвольность формирования когнитивного содержания политического мышления, с одной стороны, и "мотивационный хаос" в практической политической деятельности, с другой.

3. Второй момент - это механистичность генерирования когнитивного содержания. Механистичность в буквальном, чуть ли не физическом смысле этого слова. Политически отмеченными оказываются вещи, слова и действия, материальные свойства которых искусственно, чисто механически вносятся в когнитивное содержание политического мышления и включаются в это содержание в качестве его равноправных элементов. Это, разумеется, уже само по себе означает полную деиерархизацию когнитивного содержания, делает невозможным его систематизацию и крайне затрудняет и усложняет рефлексию над этим содержанием. Среднемыслящему, слабополитизированному обитателю земли приходится разбираться в том, что же важнее - проблема безработицы или стандартизация сыров в нынешней Европе. Либо что же опаснее - мировое потепление, терроризм или курение в общественных помещениях. Либо, как недавно вопрошал один политически дезориентированный британский консервативный журналист: что хуже для страны - война в Ираке или когда глава государства врет насчет войны в Ираке? Подытоживая сказанное о когнитивном содержании, опять заметим, что оно не может быть структурировано из-за своей аморфности и не может быть радикально переосмыслено без исторически предшествующего такому переосмыслению когнитивного кризиса.

4. Третий шаг редукции основной интенциональности современного политического мышления является не более чем попыткой обнаружить источники когнитивного содержания этого мышления. Сначала две методологические оговорки. Во-первых, источник здесь - это не столько исторически предшествующее знание, сколько настоящее, нынешнее знание, которое не может себя осознать как знание без осознания себя в своем генезисе, без осознания себя как того, что актуализирует свой генезис. Генезис для феноменолога - это и настоящее, и будущее любого данного знания. Во-вторых, когнитивное содержание современного политического мышления предстает наблюдающему его феноменологу уже в столь редуцированном, обедненном виде, что наблюдателю приходится, рассуждая о когнитивных источниках, искусственно "обогащать" когнитивное содержание этих источников посредством гипотез и экстраполяций относительно генезиса.

5. И все же будет вполне методологически допустимо говорить о трех возможных когнитивных источниках. Первым из них оказываются, пусть сколь угодно размытые, политические концепции социалистов (не коммунистов и не нацистов) начала и первой половины двадцатого века. Мы условно назовем эти концепции социал-демократическими. Когнитивная размытость этих концепций была предопределена промежуточной позицией их авторов и носителей в двадцатых-тридцатых годах. Правильнее было бы сказать, что теоретически их позиция объективно оказалась определенной не ими самими, а их левыми и правыми врагами и критиками. Слабая попытка "регенерации" социал-демократии в послевоенной Германии оказалась тщетной из-за сверхсильного агрессивного противодействия официального германо-советского коммунизма. "Холодная война" и студенческая революция шестидесятых навсегда покончили с социал-демократической политической перспективой и окончательно скомпрометировали социал-демократию как политическую концепцию. Исторический опыт социал-демократической политики сейчас видится не более чем чистая абстракция, частичная актуализация которой оказывается возможной только в чрезвычайно "слабых" политических ситуациях, одной из которых является сегодняшняя мировая политическая ситуация.

Вторым когнитивным источником служат не оформившиеся в виде концепции (но не будем забывать, что само современное политическое мышление еще далеко не оформилось в виде одной или нескольких концепций) антигосударственные и антицентралистские идеи и настроения, спорадически возникающие в Европе и особенно в Америке (заметьте, что все крайне правые движения в Штатах идейно сфокусированы не на усилении, а на ослаблении государства и федерального правительства). Здесь не исключены и пережиточные анархистские влияния, вполне созвучные как современному американскому, так и нынешнему британскому антицентрализму.

Третьим когнитивным источником, безусловно, являются глобалистские концепции середины двадцатого века, развитие которых было замедлено "холодной войной", но уже с конца восьмидесятых пошло ускоренными темпами. Общим для этих концепций является синтез трех важнейших содержательных элементов: сциентизма, технократизма и гуманизма (правда, крайне абстрактного). Вообще синтетичность этих концепций - их главная черта. Синтез научной экологии, генетики и патологически недоразвитой социологии дополняется синтезом еше не сформулированной глобальной политической экономики и компьютерных наук. Но именно то обстоятельство, что ни одна из этих синтетических концепций, ни все они вместе взятые не заметили, что они - политические, и сделало их политическими. Все их конкретное неполитическое содержание оказалось спонтанно нейтрализованным и превратилось в аморфный сырой материал для апроприации современной универсальной политикой.

6. И наконец, четвертым шагом в нашей редукции политической интенциональности современного мышления будет попытка рассмотрения субъекта политики как особого, важнейшего элемента редукции. Выше мы говорили о политическом индивиде как об одной из исходных точек в нашем понимании политической ситуации и осознании этой ситуации. Теперь же речь будет идти не только о субъекте, а о своего рода эпистемологическом треугольнике "субъект - индивид - личность", в котором первичность субъекта является чисто номинальной, поскольку мы начинаем с субъекта как с субъекта пусть сколь угодной абстрактной деятельности, уже названной нами "политика". Разумеется, этот шаг уже сам себя выделил тематически, поскольку здесь мы имеем дело с конкретным человеком политики, и эта конкретность, в зависимости от угла нашего рассмотрения, будет фигурировать то как "субъект", то как "индивид", то как "личность".

7. Субъект в данном случае - это не более чем условное место, тот минимум политического пространства, в котором локализуется весь сложнейший комплекс действий, слов и мыслей, которые мы рассматриваем как политику. Субъектом может быть отдельный человек, семья, партия, религиозная община, народ, город, страна. Однако феноменологически субъект остается производным его собственного политического самосознания, при отсутствии которого он - чистая фикция, вторичная иллюзия политического мышления. Индивид - это качество субъекта, обозначающее его условное физическое единство в данном политическом пространстве и при данном рассмотрении его наблюдателем. Тогда личность будет дополнительным качеством субъекта, характеризующим его особенность или уникальность его мышления, речи и действования уже не только в данном политическом пространстве, но и в пространстве и времени всякой другой наблюдаемой политической ситуации.

А. Пятигорский, О. Алексеев /РЖ/
Обсудить статью в форуме
Последние статьи раздела:
  • Личная трагедия Брежнева // 27.04.2015
  • Николай Александрович Бердяев // 10.02.2007
  • Карл Ясперс. Ницше и христианство* // 10.02.2007
  • Религиозная судьба еврейства // 10.02.2007
  • Русский европеец Василий Розанов // 07.11.2006
  • Мифологема цивилизационного выбора и ее роль в совр. пропаганде // 26.07.2006
  • Послесловие-предисловие к политической философии // 28.02.2006


  • © Kievrus 1999-2014 Написать письмо
    google-site-verification: google90791c0187cc9b41.html